Внешне у нас была приличная семья, всё хорошо. То, что отца нет, так это мелочи, отцов не было у большинства моих дворовых и школьных знакомых. В доме действовали правила: не говори, не чувствуй. Бабушка играла в хорошую семью, пыталась устраивать какие-то семейные обеды, на праздники надо было ездить к родственникам. При этом в нашей семье никогда нельзя было услышать о любви, такого слова просто не существовало. О дедах-алкоголиках предпочитали не говорить, от меня это пытались скрывать. У нас вообще ни о чём не говорили; всё общение сводилось к вопросам: «хочешь - не хочешь есть», и «как дела – нормально». Слово «нормально» я выучила лет в 6, и с тех пор до 19-20 лет оно отражало все категории моих чувств, состояний от «всё плохо, сейчас умру», до «ничего, можно жить»...
Привет. Я - Женя. Я могу представляться очень по-разному. Начну с того, что я внучка и дочка алкоголиков; оба моих деда умерли от этой болезни, сейчас больна моя мать. Ещё я – жертва насилия и насильник (в нашей больной семье по-другому не получалось).

Почему-то меня в роддоме отдали родителям только на третий день. Мне потом вспомнились эти три дня: боль и страх, сильный очень страх. И крик, который рвётся изнутри, но не выходит наружу, не звучит. И откуда-то же оттуда – недоверие миру. Это недоверие пронизывает всю мою жизнь; страх, что меня никто не защитит, что я одна, что если я ошибусь, то умру, сразу. Как в компьютерной игре – сама за себя, промахнусь – проиграю; только вот там есть запасные жизни, а у меня здесь нет.

Дома у нас постоянно кричали, причём не со злости даже, а просто, разговаривая друг с другом; я иногда спрашивала «почему вы кричите?». Бабушка крутила пальцем у виска и говорила, что мне кажется. Слово «кажется» тоже насквозь пропитало мою жизнь, я себе не верю, не верила раньше совсем, сейчас учусь слышать себя и доверять себе.

Когда мне было лет шесть-семь, родители развелись. Я некоторое время не понимала, что происходит, не верила. Когда до меня дошло, что отец теперь будет жить отдельно, я стала делать вид, что всё понимаю и что мне всё равно, чувствования не было. Незадолго до развода мать пыталась заставить меня поговорить с бабушкой по телефону, схватила и стала бить головой о стену. Я не помню боли, помню только большое удивление. Когда я через несколько лет напомнила ей этот случай, она ничего не помнила и говорила, что я вру. Незадолго же до развода отец спросил меня, с кем бы я хотела жить, если они разведутся. Я ответила, что с ним. Естественно, этот вопрос-ответ никакой роли не сыграл в дальнейшем, меня оставили с матерью и бабушкой.

Внешне у нас была приличная семья, всё хорошо. То, что отца нет, так это мелочи, отцов не было у большинства моих дворовых и школьных знакомых. В доме действовали правила: не говори, не чувствуй. Бабушка играла в хорошую семью, пыталась устраивать какие-то семейные обеды, на праздники надо было ездить к родственникам. При этом в нашей семье никогда нельзя было услышать о любви, такого слова просто не существовало. О дедах-алкоголиках предпочитали не говорить, от меня это пытались скрывать. У нас вообще ни о чём не говорили; всё общение сводилось к вопросам: «хочешь - не хочешь есть», и «как дела – нормально». Слово «нормально» я выучила лет в 6, и с тех пор до 19-20 лет оно отражало все категории моих чувств, состояний от «всё плохо, сейчас умру», до «ничего, можно жить». Выше, чем «можно жить» оно не поднималось, хорошо не было.

Во дворе, в саду, в школе я была изгоем, меня обзывали, били, обвиняли во всём. Совершенно обычной была картина, когда толпа детей забивала меня, забрасывала камнями, снегом. Они так играли. Для меня это тоже была игра – в моей голове крутилась одна мысль: «выживу, назло выживу». Такое вот выживание назло для меня очень родное и близкое. Я прекрасно умею выживать, теперь бы жить научиться. Эта игра в выживание длилась всё моё детство, как себя помню, и лет до 13, когда детские фантазии о том, как я воюю против всех человеков за какое-нибудь исключительно правое дело, уступили место реальным попыткам научиться убивать.

Дома я научилась зависать на диване с книжкой и сухарями и так проводить целые часы, вечером уходила во двор, где ругалась, дралась, гоняла мяч. Были проблемы с половой идентификацией: с девчонками мне было неинтересно, мальчишки меня не принимали. Когда стала подростком, то очень не принимала своё тело, одевалась как парень, коротко стриглась, и бить на улицах меня пытались как парня; почему-то ещё было стойкое ощущение, что если поймут, что я девчонка – обязательно изнасилуют. В школе, во дворе меня называли зверёнышем, нелюдем, причём это прозвание мне дали взрослые: учителя, родители «друзей». А у меня и внутри было ощущение, что да, пусть зверёныш, но это лучше, чем человек. Ребята называли меня «Рэмбо», если б я тогда знала, кто это, я бы не обижалась, это очень близкий мне образ. Ещё была дача, туда меня увозили на лето, там были соседи, два парня, оба немного старше меня. С ними я лет в 8-9 начала курить, попробовала алкоголь, мы ходили по дорогам, собирали бычки, тусовались в доме одной многодетной семьи, своего рода притон для подростков: наркотики, алкоголь, секс. Меня спасло то, что я там была самой мелкой, им со мной было неинтересно, мне с ними страшно, поэтому я там не задержалась, не успела в это во всё вляпаться. Любимой игрой на даче у нас были игры в гестапо, мы пытали друг друга в очень подходящем для этой игры сыром подвале. Пытки были вполне себе серьёзными, до втыкания иголок под ногти мы не дошли только случайно. Причём в этих играх я чаще выбирала себе роль жертвы, мне не удавалось отыграть столько ненависти в роли палача, как парням. Зато как жертва я себя чувствовала очень комфортно, там было такое же знакомое и близкое мне выживание, ощущение что «не замочите, выживу».

Дома с каждым годом становилось всё хуже, мать с бабушкой ругались, врали друг другу, часто ссорились из-за денег, фоном шла тема, что их нет. Лет до 10 я свою мать, кажется, любила и ждала, потом была ситуация, когда поздно вечером позвонили в дверь пьяные мужики, сдали мне на руки никакущую мать, она не могла стоять на ногах и только глупо хихикала. С тех пор у меня утвердилось отношение к своей матери как к какому-то очень неуклюжему существу, которое само ничего не может. И страх, что «а вдруг я похожа на неё».

Лет с 13 я старалась как можно реже бывать дома, всё время проводила в кружке, в котором тогда занималась, он спас меня от ухода на улицу. Я там работала, отдыхала, училась, домой приходила только ночевать. В это же время я начала резать свои руки, просто случайно как-то обнаружив, что так становится легче. Рука болит, а душа болеть ненадолго перестаёт. Поначалу пыталась скрывать шрамы, потом поняла, что на это в общем, тоже всем наплевать. В это же время у моих родителей родились ещё дети, у матери сын, у отца дочь. Над братом я издевалась, орала на него, давала подзатыльники, затыкала ему рот, когда он плакал, запирала в коридоре, ненавидела его, всю свою семью. Я научилась здорово эмоционально бить по слабым местам бабушки, отказывалась называть это семьёй, играть в семью. Меня же невозможно было обидеть, меня можно было только напугать. Когда меня пытались избивать на улице или изнасиловать на работе, я впадала в ступор, не могла ни сдвинуться с места, ни закричать, ничего не могла. Каждый раз спасало только чудо. А я никому не рассказывала, что такие ситуации были, более того, я забывала о них практически сразу.

Окончив школу, я не поступила в универ, пошла работать. На работе познакомилась с девушкой, которая привела меня в свою компанию. Компанию эту вполне себе можно назвать сектой. Я практически сразу ушла из дома, первое время жила у этой девушки, потом начала снимать жильё. Домой я при этом приходила только переночевать, да покормить кошку. Над кошкой я издевалась также как над собой, мало кормила, била её, стоило ей хоть как-то меня разозлить, а злило меня всё, я на ней срывала свою усталость, злость. Я тогда почти не спала, кормила себя как-то очень странно. В этой компании был человек, руководитель всей нашей шайки, он учил нас магии. Я до сих пор не знаю, как можно охарактеризовать, обозвать то, чем мы там занимались. Я не знаю, где правда, где ложь. Я не знаю, в чём он нам врал, а что действительно было какими-то обрядами. Я могу говорить только о своём состоянии там. Мне там было плохо, но я не могла этого увидеть. Поначалу это было место, где я нашла отдых от домашних проблем, для меня удивительной была та тишина, которую там иногда можно было найти. Там я хоть иногда могла говорить о том, что происходит у меня дома. Фактически меня там удочерили, у меня появились новые родители. И я сказала себе, что отец мой родной мне не нужен, отказалась от него совсем. Я с жадностью начала учиться всему, что мне там предлагалось. В этом была вполне конкретная цель: дескать, вот стану я крутым и великим магом, и ни одна зараза меня больше никогда не тронет. Для достижения этого же эффекта я тогда начала активно заниматься борьбой, не спорта ради, а чтобы научиться убивать. Тело до сих пор хранит полученные тогда навыки, и я немного опасаюсь вступать даже в шутливые дружеские потасовки, никогда не знаю, где может переклинить мою больную голову.

Внутри меня в эти 3 года, проведённые в секте, были только ненависть и страх. Они и раньше были во мне, но в секте им нашлось новое основание. Нас учили, что кругом враги, что кругом война. Там же мне сказали, что я не человек (ну, это положим, мне часто говорили), что я – демон. И наконец-то всё встало на свои места, детская обида сменилась почти что торжеством, пьянящим ощущением силы, и я легко включилась в это сообщество, здесь были «свои»; я включилась в ту войну, которая там велась, слушала, училась, постепенно свыкалась с мыслью, что убивать можно. Там же, где-то через полгода, поначалу этой «учёбы», у меня начались приступы вроде эпилепсии: отключалось зрение, речь, дыхание, начинались судороги. В таком состоянии я вообще не контролировала своё тело, билась о стены, резала себя. Такие приступы повторялись довольно часто, мои учителя вытаскивали меня из этих состояний, говорили, что это либо рак мозга, либо эпилепсия. У меня сложилось чёткое ощущение, что без них, без их поддержки, руководства я точно не смогу выжить.

В секте со мной можно было делать всё что угодно, с душой, с телом. В реальном мире меня уже совсем не было. Была только постоянная усталость, ненависть и страх. Страх, что со мной могут что-то сделать плохое, а я даже не пойму, что и как. Поэтому я боялась всего и всех, начала подозревать даже тех, кого давно знала, в том, что они враги. Отдельное превращение произошло с образом Бога. Если до этого, подростком, у меня было ощущение, что что-то есть, но этому чему-то до меня, скорее всего, дела нет, то теперь мне объяснили, что всё есть, боги есть, их куча, с ними можно сторговаться. Я себе для этих торговых отношений выбрала одну из языческих религий, прошла инициацию, отдала свою жизнь одному из этих богов. Абсолютно не понимая, что я при этом делаю и зачем мне это надо, это было скорее из тех действий, которые совершались на автомате: надо, значит надо. Страх и усталость накапливались всё больше, у меня постоянно всё болело.

А потом вдруг я по учёбе попала на семинар по психологической работе с зависимостями, который меня на 5 дней выдернул из обстановки этой магической войнушки, и у меня возникло подозрение, что вероятно жить в такой боли и страхе, это не самое нормальное, что может быть. Благодаря этим подозрениям я смогла поделиться тем, что со мной происходило сперва с одним, потом с другим человеком. Второй оказался священником. И как-то всё завертелось. Я смогла уйти оттуда. Меня ломало первое время, возвращались мои припадки, снова отключалось зрение и речь, мне угрожали, заманивали обратно. Было очень страшно. Когда становилось совсем невмоготу, я звонила тем, кто был в курсе. Оказалось вдруг, что люди вокруг бывают не очень страшные. Оказалось вдруг, что они принимают меня со всем этим моим бардаком в голове, ненавистью и страхом. Страх не отпускал очень долго, вдобавок к нему постепенно начала просыпаться память, полезли всякие больные истории из детства, ненависть к семье проснулась с новой силой. Спасало то, что я тогда пришла в 12-шаговое сообщество созависимых, начала ходить на группы.

Группа была часом просто безопасного времени, где всякие мои призраки меня не очень доставали. Много сил и времени ушло на прощание со всякими магическими темами, на уничтожение атрибутики, отречение от случившейся инициации. В какие-то моменты страхи возвращаются до сих пор. Постепенно возвращалось, крепло ещё совсем детское моё ощущение Бога, что Он есть, что Он рядом, и исцеление этого образа внутри меня. Вообще не понимаю как, какими словами описывать, рассказывать о том, как исцеляются эти раны. Как было больно – рассказать легко, а вот как идёт выздоровление, с этим сложнее.

Из важного для меня сейчас – потихоньку отпускают обиды, я уже без глубокой боли вспоминаю свою историю. Сложно очень простить свою мать, отношений с ней сейчас практически нет. А вот отношения с отцом меняются, исцеляются, ещё немного и, кажется, я разрешу ему себя обнять. И важно для меня сейчас то, что несмотря на то, что во мне много злобы накопилось, боли, страха, у меня получается жить здесь-и-сейчас, есть радость. Я наконец-то учусь чувствовать себя, а не просто реагировать на мир, как загнанный зверь, не просто тупо выживать. Боли ещё много, но при этом есть дикая уверенность в том, что всё происходит правильно. Есть на что опереться.

Я не всегда этому верю, иногда боюсь, что мне «всё кажется». Только я теперь «туда», в уход от мира не вернусь. Я знаю, что бывает по-другому. Сейчас готовлюсь к Крещению. Важный, радостный для меня процесс. Причём мне очень нравится, что это такое вот целое долгое дело, что не сразу. Что есть время для залечивания и прощения ран, нанесённых в секте. Вот как-то так. Жить хочется, открытые окна уже не привлекают так, как раньше. Я по-прежнему неадекватно реагирую на многие вещи, на те же открытые окна, я помню, что за ними мнимое ощущение свободы. Я тормоз во всём, что касается моих чувств и желаний, мне часто нужно очень много и долго подумать, прежде чем что-то про себя понять. Слово «нормально» почти ушло из моего словаря, оно заменено на многие другие. А внутри поселилось ощущение дороги и желания идти вперёд. Интересно очень. Война отпускает...